Интервью с Вилле на финском радио Nova
/27.07.2009/

RN: Расскажи мне сначала что-нибудь о своём детстве. Где оно прошло и что это было за время?

VV: Я помню заправочную станцию в Оулункюля. Мне было то ли 3, то ли 4, то ли 5 лет, папа чинил машину и я засунул гвозди в выхлопную трубу. Папа включил двигатель и – чудо, что я сейчас не выгляжу как загвоздованная башка Восставшего из ада.

Я родился 22 ноября 1976 в 8.28 утра. Не помню, какой роддом это был, но первые несколько месяцев мы жили на Лимингантие в Валлила, а потом переехали на Мякиторпантие в Оулункюля, и там я жил до 17 с половиной. Там я пошёл в школу и в 8 или 9 лет встретил Миже, ну и Линде где-то ближе к подростковому возрасту. Там было много леса и много мест, где можно было играть. Так что нормально, что мы основали там лигу американского футбола и принаприклеивали на себя всяких наколенников для хоккея. Нормально. Мы жили в квартире, и у нас были замечательные соседи, у нас были собаки и попугай Яллу, который, к сожалению, недавно умер. Не знаю, что входит в этот период, детство – наверно, просто когда растёшь и узнаёшь что-то новое и замечаешь, что у тебя волосы растут подмышками.

RN: Какие у тебя первые воспоминания о музыке?

VV: Ну, трудно вообще не слушать музыку. Мои первые воспоминания связаны с папиным такси, когда он подвозил меня в школу или в садик и он постоянно слушал Туомари Нурмио и J J Cale и Эммилу Харрис. Ему делал сборники друг нашей семьи Яллу – он работал Элвисом Пресли, не перепутайте с попугаем, – чтобы папе было что послушать на работе, и там было много кантри, вестерна, и ещё Кэт Стивенс и всё в этом роде. Когда мой папа разносил доставки, я оставался в машине и делал звук погромче. Папино такси было моим введением в музыку. Мы слушали много музыки дома, но я помню только пару песен типа Carry On Джей Джей Кейл, которую как раз и слушал по радио.

RN: Как жилось в Валлила?

VV: Ну, в Валлиле я жил только первые два месяца, так что затрудняюсь сказать, как это было, наверно, только срёшь да меняешь подгузники. Оулункюля – северная окрестность Хельсинки – очень красивое место, и там очень много природы. И у нас было много животных. Прогулки под летним дождём, новые друзья, новые враги – основное. Я ходил в сад, а потом в школу, и там я был кем-то вроде не очень послушного сорвиголовы и главного типа в округе, хотя по всем предметам у меня были неплохие оценки, кроме шведского.

RN: Ты с лёгкостью поёшь на английском и говоришь на нём как на финском. Ты часто встречался с английским, когда был ребёнком? Может, учил его через музыку?

VV: Я всегда говорил, что тому базовому английскому, который я знаю, меня научил Дэвид Хасселхофф. Мы постоянно смотрели Knight Rider. Шерлок Холмс с Джереми Брэттом был замечательный. Какие-то ТВ-шоу. С другой стороны, стоит заметить – если мне считать себя музыкально одарённым человеком – язык – это мелодика, это ритм, и это легко запомнить.

Помню, в школе учитель задал нам вопрос – что, кроме "ногтя" значит слово "nail" – и назначил награду в одну марку. Я сжульничал и подсмотрел в словаре, что это ещё и "гвоздь". Я выиграл марку, но мне было так плохо, что я побежал к маме плакать и спросить у неё совета, что делать, если я сжульничал. Она сказала, что мне надо извиниться перед учителем и подарить ей яблоко. И я так и сделал, и моя душа вновь была чиста. Я всегда был послушным мальчиком в глубине души.

Ну и нельзя обойтись без английского в Финляндии. У нас в этом плане очень высокий уровень культуры, потому что мы не дублируем англоязычные шоу, как, например, в Германии, а там очень мало людей хорошо говорят по-английски. Просто потому что нет ничего на языке оригинала. Я как раз вспоминал с матерью в день матерей, как я ходил в кино смотреть диснеевские мультики, когда был маленьким – матерям приходилось читать для детей субтитры. Даже мультики типа Бэмби не были продублированы. Даже всё остальное для детей типа комиксов часто было по-английски, что, конечно, было не всегда хорошо, но в любом случае так ты учил язык.

RN: Какие были твои первые собственные любимые исполнители?

VV: Я очень дружил со своей двоюродной сестрой Пией, она была на несколько лет старше и у неё были свои записи. У неё были альбомы Rainbow и Kiss и всё в этом роде. Когда я накопил достаточно денег, чтобы купить себе первый диск, я спросил её, какая группа лучше, и она посоветовала мне Animalise Kiss. У меня до сих пор есть этот альбом с надписью, что это было по TV. Heaven's on fire была моим введением в гедонистический мир рока. Но в то же время я слушал Thriller Майкла Джексона, Riddle и Wouldn't it be good Ника Кершоу, Live to tell Мадонны и Tell it to my heart Тэйлора Дейна, и Locomotion. Весь этот поп 80-х. Duran Duran. Для моих ровесников их видео Girls on film стало введением в мир эротики.

Я открыл много музыки, смотря телевизор. У меня был друг, у которого были спутниковые каналы, и он записывал для меня двухчасовое рок-шоу каждую неделю на SkyChannel. Так я впервые увидел очень много клипов, например W.A.S.P. и другие. В средней школе дети собирались в шайки фанов Motley Crue и фанов Twisted Sister. Ещё был мальчик по имени Ансси, один из моих лучших друзей, с которым я основал одну из своих первых групп, и у его старшего брата были пластинки типа Celtic Frost и Reign in blood Slayer, когда она вышла, и Master of Puppets Metallica. Это было моё вступление в мир металла. Это было после 1985. Это было давно, так что трудно сказать, что случилось когда. Мне по-прежнему нравятся A-ha и я по-прежнему могу послушать их, а потом Black Sabbath. Я не думаю, что они вычёркивают друг друга.

RN: Ты понимал тогда, что и сам смог бы делать музыку? Когда ты это понял?

VV: Мой двоюродный брат Мика заметил, что я увлекаюсь музыкой, и подарил мне старую гитару Ibanez. Он настроил её для меня, а потом у неё лопнула струна, и я решил, что всё, гитара сломалась. Я не понял, что просто надо поменять струну. Мы тогда как раз только что посмотрели видео Kiss где Пол Стэнли разбивает гитару после гига, и подумали, что это часть рок-н-ролла. Так что мы пошли на улицу и разбили гитару. Мне до сих пор жалко этой гитары, но это один из моих первых рок-поступков.

Это, кажется, был Рождественский день, и по телику крутили какое-то поп-шоу, и там была Riddle Ника Кершоу, и я так громко подпевал, что разбудил свою мать, и она сказала мне, что заткнулся б уже. Это был первый раз, когда я пел и чувствовал, что музыка гипнотизирует меня и и так захватывает, что это даже стало беспокоить мою мать.

Потом в третьем классе я стал посещать уроки музыки и начал играть на бас-гитаре, потому что Джин Симмонс и Стив Харрис были такие крутые. Какое-то время я ходил ещё и в художественную школу, но на это просто не хватало времени. Интересно, что в Финляндии мало кто прельщается карьерой музыканта, детей просто не поощряют всерьёз заниматься музыкой. Потому что первые 100 гигов оплачиваются разве что тёплым рукопожатием и тёплым пивом. Сложно сказать, когда это становится так называемой работой. Для меня, может, ещё и не стало. Хотя это для меня очень важно, здорово делать музыку, ты просто чувствуешь себя от этого лучше. Особенно это полезно для интровертного финна типа меня - отличный способ выражать свои эмоции и не быть при этом пойманным. Типа эксгибиционизма в лесах Оулункюля, только в звуковой форме.

RN: Так ты начал играть со своими друзьями и, наверно, думать, что вдруг из этого выйдёт что-то стоящее. В каком возрасте ты понял, что это может стать чем-то значимым?

VV: Это было связано с поступлением Линде в Огели и было довольно поздно, в 1994 году. Мы окончили школу и должны были начать заниматься чем-то всерьёз, выучиться и начать взрослую жизнь. Мы оба понимали, что музыка намного важнее всего остального, понимали, что если хочешь быть рокером, то в школе этому не научишься. Просто надо было давать концерты и записывать песни, и мы приняли это решение.

Линде тогда всё ещё жил в Оулункюля, и мы сидели на его балконе, и тогда мы решили основать группу. Был летний вечер, восемь часов, и это был переломный момент в истории группы. Хотя мы и до этого играли на концертах. Миже какое-то время играл на свадьбах, а я был басистом и ударником в очень многих группах, но в этом было больше любительского.

В средней школе я играл в группе Eloveena Boys, и мы играли на школьных дискотеках каверы на U2 и Wonderful Tonight Эрика Клэптона. Тогда я впервые заметил, что девушкам нравятся вокалисты, и мне в какой-то степени хотелось тогда быть в центре внимания. Или оставаться незамеченным, потому что я был басист. Это было интересное явление. И ещё, пожалуй, всплеск адреналина. Ты стараешься, репетируешь, а потом видишь в зале человеческие улыбки. Это само по себе большая награда.

RN: Так вы сидели на балконе и решили начать что-то серьёзное. Вы уже тогда решили, кого пригласите в группу и как её назовёте?

VV: До тех пор у нас с Миже и Тарвоненом была группа His Infernal Magesty. У нас было такое сильное трио, и я играл на шестиструнной бас-гитаре. Это была первая группа, для которой я писал песни, и мы репетировали в гараже Мижиной мамы в Туусуле. Мы отыграли гиг в Семифинале в канун Нового 92-ого года. В ту ночь в Тавастии играли Kyyria – забавный факт, потому что в Kyyria играл тогда Гас. Мир тесен.

Эта группа распалась, когда Миже пошёл в армию. Я был огорчён, потому что не хотел жить обычной жизнью, и поэтому решил воскресить с Линде эту идею, хотя начал её с Миже. А потом Миже вернулся из армии с видом такого солдата а-ля Ван Дамм и мы позвали его присоединяться. Изначально басистом HIM должен был быть я. Мы просто взяли то же самое имя, не знаю почему. Нужно же придумать имя для группы, а вообще имена дерьмовая штука. Sielun Veljet неплохое имя, и Led Zeppelin, но других таких же не так уж много. Kiss вполне ничего, да и Tik Tak тоже. Просто нужно как-то называться, а найти название трудно, потому что просто не знаешь, как изменится музыка и как изменится жизнь.

Одним из первых вариантов стало название Black Earth, потому что Black Sabbath сначала назывались Earth, а это было сочетание двух их имён, потому что мы были огромными фанатами Black Sabbath. Но мы решили, что это очень уж мрачно и тру-готично. Мы хотели что-то попроще.

Была дэт-металл группа Deicide, их вокалист Глен Бентон выжег перевёрнутый крест себе на лбу. Мне нравился дэт-металл, и ещё мне нравилось регги. У Бентона была песня, где он пел: "Infernal magesty", - а потом, термин "his infernal magesty" упоминался на одной из первых страниц Satanic Bible Энтона ЛаВея. Слово H.I.M. также использовалось в регги-кругах как сокращение от His Imperial Magesty – так называли Хейла Селасси а.к.а. the Butcher of Eritrea, потому что кто-то почитал его за мессию.

His Infernal Magesty стало сочетанием всего этого, и я думаю, это имя нам по-прежнему очень подходит. Нам столько всего нравится, что мы не можем ни в чём из этого по-настоящему чего-то достичь, так что мы стараемся подлить в наше музыкальное зельё от всего этого понемногу. У имени нет как таковой истории – это просто сочетание всего этого. Миже закрепил наше имя, написав его белым латексом на своём усилителе. Это был единственный усилитель, который у него был, а денег на другой не хватило бы, так что так всё и получилось. Я рекомендую этот метод каждому, кто спорит по поводу имени. Для нас это охрененно сработало.

RN: А как ты стал вокалистом?

VV: Я тогда ходил в вечернюю школу Кяпюля, но мне было там скучно учиться. Так что я много прогуливал и, когда родители были на работе, оставался дома и ставил что-то типа Ritual de lo Habitual Jane's Addiction и Angel Dust Faith no More и подпевал. Не сказал бы, что у меня был отличный голос, но мне просто нравилось это. Так что я просто начал петь. Я не думал, что достаточно хорош, чтобы быть лид-вокалистом, но мне казалось, что в любом случае можно побыть бэк-вокалистом или что-то в этом роде.

Мы с Линде записали демо, где он играл на гитаре, а я пел и играл на ударных, и мы искали к нам в группу других музыкантов, но никого не могли найти. Миже вернулся из армии, и я решил, что из него получится для нас отличный басист, и я решил начать петь. У меня были густые волосы и я неплохо выглядел, так что мы решили, что из этого что-то может и выйдет. Я начал петь и это напоминало Кинга Даймонда. Я очень высоко пел фальцетом, в этом была тогдашняя фишка. А потом в моей жизни появился Питер Стил, и теперь мой вокал – что-то среднее между двумя этими крайностями, между этим визжанием и урчанием.

RN: У вас были какие-то цели в самом начале? Хотели сделать что-то, что до вас никто не делал?

VV: Фантастический вопрос. Я думаю, непросто на него ответить, потому что… О чёрт, я сейчас сказал как грёбаный политик… Нужно верить в то, что ты делаешь, но нужно осознавать, что не собираешься сделать ничего принципиально нового. Так что нужно уважать своих кумиров и ценить тот вклад, который внесли, например, Hanoi Rocks, Waltari, Stratovarius и Amorphis в распространение финской музыки, так что сделали возможным и для нас тоже прославиться за границей.

Но это всё начинается с мелочей: собираешь группу, делаешь свои песни, первый раз выступаешь… И так шаг за шагом. Я не верю, что можно сказать себе – хочу то-то и то-то в следующие десять лет. Это всё маленькие успехи. Вот например: вчера мы очень хорошо поработали в студии. Мы что-то играли, и вдруг у меня в голове заиграло всё сразу. Такое редко бывает, что все в группе так хорошо друг друга знают, что можно сочинять музыку, когда играешь. Это очень здорово. Все продолжают играть, а я ору "сыграй там вот эту ноту", когда они играют. И Бартон закрепил мелодию и так оно и получилось. В такие моменты просто забываешь себя. Это вообще очень похоже на медитацию, хотя я не медитирую, и музыка – её внешняя сторона. Это магия музыки. Ты просто теряешь себя в ней и забываешь себя, и в такие моменты ничего не имеет значения.

Но в то же время надо ставить себе крупные цели, просто чтобы не позволить себе слинять. Отлично, что у нас были группы типа Sielun Veljet и других, во всех смыслах настолько великих, что позволить себе это стало бы оскорблением для нашей музыкальной культуры. Нужно просто стараться как можешь, необязательно придумывать что-то принципиально новое.

RN: Ты начинал играть с людьми, которых уже давно знал. Это помогало?

VV: Я не знаю, потому что мне не с чем сравнивать. Я знаю группы, которые начинали как четыре или пять эгоистов, каждый со своими собственными целями. У них не было коллективизма, не было общей крыши над головой.

В нашей группе всё получилось само собой, потому что я был единственный, кто мог постоянно быть сосредоточен на музыке, когда у нас не было денег и мои родители помогали мне с квартплатой. Я так и делал, потому что Миже работал в ведомстве парков Хельсинки, а Линде – в магазине своей матери, помогал ей продавать плетёные корзины или что-то в этом роде. Я мог сосредоточиться на, как говорится, творческой стороне. А Миже хорошо удавалось соединять колонки, и он соединял провода, и, бывало, они взрывались посреди концерта. Кто-то водил машину, кто-то был организатором - так, в общем-то, обстоит в любой фирме. У каждого своя роль, и никто не тянет на себя чужое одеяло.

Есть вещи, которые всегда стоит помнить и ценить, потому нельзя купить их и нельзя заранее высчитать. Вот у тебя друзья, которых ты любишь и которые тебе дороги, и с ними же ты можешь погрузиться в музыку - и тем самым ты зарабатываешь себе на жизнь. Такое невероятное сочетание, что начинаешь верить в чудеса в этом мире.

RN" Кто был для вас поддержкой, когда вы могли потерять веру в себя? Ты говорил, что твои родители помогали, но кто ещё?

VV: Мы тусили в баре Театро, которым брат Миже помогал заправлять, там мы постоянно находили новых людей. Йоне Никула там околачивался, Тони Талева – можно сказать, предводитель финской металл-сцены. Он работал во многих музыкальных магазинах и он представлял всю рок- и металл-музыку для финской молодёжи. Ему обязано успехом столько групп, что нужно памятник ему поставить. Он помог стольким группам сдвинуться с места. Я работал в Театро лифтёром и мальчиком на побегушках, и вообще брат Миже там работал, так что наш первый гиг был именнно здесь. В среднем там было по сто человек посетителей, и мы начали организовывать там рок-ночи.

Сначала никто не приходил, но потом набиралось всё больше и больше людей. И наш первый крупный концерт тоже был там, в 1994, по-моему. Jailhouse Band, теперешние Apocalyptica, первый раз играли каверы Matallica на сцене. His Infernal Magesty играли Type o Negative, ещё было много групп, которые играли, скажем, Rage Against the Machine и Danzig. Идея состояла в том, что молодые группы будут играть известные песни, это привлечёт публику, и группы получат какую-то популярность. В районе Пасхи всегда устраивали Mount of Olives a Go Go, и там мы распяли какого-то парня и сыграли Кинга Даймонда. Это было очень значимо для нас, и нужно было играть на первых концертах и проверять, как что работает. Этот клуб оказывал нам огромную поддержку. Йоне был очень важным лицом. Он был первым, кто поставил нас на радио. У меня до сих пор хранится запись, где он нас представляет. Было много людей, которые верили в нас. Это было отлично, потому что мы были молоды и нам по-прежнему надо было устраивать вечеринки. Настраивать освещение, устанавливать аппаратуру, готовиться к тому, что называется рок-шоу.

RN: Каково было выступать впервые? Паника, сомнения, причины каких-то страхов?

Причины страхов… Где их нет, причин страхов? Конечно, живот крутило на первых порах, но потом мы выпивали по паре пива и всё было нормально. Гораздо хуже было в техническом плане. На следующий день мы с Миже и Линде просто ржали, как вначале у нас не было синтезатора или тюнера, так что они запирались в туалете перед гигом и настраивали гитары на слух – с переменным успехом.

В те дни в Финляндии можно было поехать в тур, только когда станешь по-настоящему знаменит. Так что за те два месяца, пока мы пытались вылезти на сцену, в Театро всегда что-то происходило. Так что у нас всегда было два месяца, чтобы решить, что будем там делать, и я думал, что надеть, пока не нашёл в одном секонд-хенде классный костюм а-ля 70-е, и кого бы устроить на работу с освещением, чтобы создать подходящую атмосферу. У меня тогда был микрофон а-ля Элвис, знаете, такой старомодный, большой, и я выступал с ним, потому что такой же был у Питера Стила в видео Christian Woman. Мне казалось, он клёвый и будет выделять нас на фоне других групп – мне не приходило в голову, как ужасно он звучит.

Личную поддержку мне тогда оказывал Сухо Суперстар, лидер Jimsonweed. Я репетировал с их группой пару раз и много общался с Сухо, Кама и Кинде, и Сухо научил меня быть упрямым, когда работаешь на свой собственный замысел, научил меня не сворачивать с пути. Если бы не Сухо, меня бы здесь не было. Есть какие-то последовательности событий, которые проходили более-менее параллельно, и всё это отчасти объясняет, почему мы там, где мы сейчас. У меня неважная память, но я помню основное – людей, которым я бесконечно благодарен за то, что общался с ними и за то, что они меня научили столькому, что связано с музыкой в широком смысле этого слова. Сухо подарил мне однажды пояс, потому что думал, что он неплохо подойдёт для концерта и этот пояс у меня до сих пор, и это правда был хороший пояс для концерта. Конечно, это всё мелочи, но в то же время они очень значимы.

RN: Было такое, что после первых выступлений люди приходили к тебе и говорили, что у вас большое будущее? Кто-то верил, что вы будете когда-нибудь вершить историю финской музыки?

VV: Нет, я думаю, это была вся компания Театро. Я думаю, Гас был первый. Гас был первый, кто вышёл в перёд сцены и начал трясти головой. Я думаю, первый, потому что тогда публика всегда старалась держаться от сцены подальше. Чем ближе вы могли подойти к публике, тем круче вы были. Мы были где-то за пять метров от публики. Но Гас был там впереди, и мы уважали его, потому что он был одним из лучших ударников и мы начали верить в себя больше с ним.

Так речь была о том, говорил ли нам кто-то, что мы особенные, или, может, мы сами так о себе думали. Ну, всё-таки это не совсем так, потому что мы считали, что делаем что-то особенное, потому что это всегда было значимо для нас. Нам нравится заниматься этим. Но каждый раз, когда загребаешь очередную победу, уже заранее думаешь о следующей. Ты никогда не греешься на солнышке – ты заранее думаешь о дожде, о следующем вызове. Если выступление проходило на отлично, мы часто садились в два часа ночи и думали, какой будет наш следующий шаг. Я думаю, это единственный путь продвигаться вперёд. На это не уходит много энергии, если осознаёшь это. У нашей группы никогда не было выбора, потому что всё могло кончиться в любой момент.

В мире музыки вообще ничего не может быть слишком крупным – всегда можно продать больше пластинок. Это интересно, потому что ничего не бывает достаточно. Конечно, все хотят записать какую-нибудь одну песню – песню типа "Annie's Song" Джона Денвера – одну песню, которая настолько значима для такого множества людей. Сейчас, когда все делятся на категории и есть миллионы идеологий, гораздо сложнее написать песню, которая тронула бы весь мир, не будучи при этом фоновой музыкой типа Coldplay, у которых очень мало остроты, когда они играют. Но им не хватает какого-то перца, какой-то силы.

Да что вообще за бред я тут несу?! У меня была какая-то мега-идея, но я совсем забыл, что хотел сказать.

RN: Давай поговорим о вашем первом демо. Как это было и как вам удалось подписать контракт с записью кавера?

VV: Ну, это был не совсем кавер. На самом деле мы сделали три демо-записи, если я не ошибаюсь, и после второй у меня было много разговоров с рекорд-компанией, но всегда что-то мешало – может, мы не умели играть или не были достаточно metal. В любом случае, мы оставались на месте, потому что всё время что-то было не так. Так что мы записали другую, более приемлемую, демо с Хиили Хиилесмаа, который к тому времени сделал много демо-записей в доме молодёжи Мунккиниеми. Вот так мы познакомились с Хиили и с тех пор записали с ним ещё пару альбомов.

У нас была демо с Wicked Game, и следующий шаг стал продолжением всего, о чём я уже говорил. Мы записали демо, и, потому что у Jimsonweed был контракт с лейблом Кари Хюннинена Zen Garden, Сухо представил меня Хюннинену и мы пошли к нему смотреть фантастику и есть мороженое. Мне почти случайно удалось передать ему демо, и он вручил её Каллонену, так что нашей записи не пришлось залёживаться в куче других. Аско Каллонен услышал нашу версию Wicked Game и, так как это была известная песня и у нас она звучала несколько по-другому, он подумал, что это, должно быть, интересная группа, непохожая на другие.

Так что однажды он позвонил мне, когда я принимал ванну у себя в квартире на Пиетаринкату. У меня тогда был телефон с проводом, и, когда он зазвонил, мне пришлось выбраться из ванны и с меня капала вода по всей квартире. Это был Аско, и я сначала подумал, что это розыгрыш или что-то такое. Но тогда Аско, наверно, знали только музыканты, он не был такой звездой как сейчас. Он позвонил, и мы договорились о встрече. Помню, в тот день у нас была репетиция. Был дивный весенний день, и было волшебно, что кто-то позвонил мне и сказал, что хочет, чтобы мы что-то для них записали. Аско пошёл на риск, и мы записали для него наше ЕР – такое синее, с моей мамой на обложке, которое уже нигде нельзя достать. Мы записали его с Хиили, и всё начало потихоньку продвигаться вперёд.

Интересно, что я так много общался с Сухо, а потом Сухо познакомил нас с Хюнниненом. И я думаю, это вполне логичная версия, как раз то, что должно было случиться.

VV: Значит, вы таки встретили Аско и начали совместную работу. Каково было осознать, что механизм пришёл в движение и кто-то в вас поверил?

VV: Ну, скажем, я к тому времени прочитал столько рок-биографий, что думал, что каждый попытается нас использовать. Так что мы были очень щепетильны со всеми договорами с самого начала и много лет, пока Сеппо не пришёл и не спас нас. У нас было несколько человек, которые читали нам контракты и объясняли, что мы должны делать в этом пункте и в этом. Мы были очень внимательны, потому что рекорд-компания вкладывает в тебя деньги и ты должен "come up with the goods" [вернуться с добычей]: нужно показать, что ты хорошо работаешь, на тебя можно положиться и твоя работа хороша. Было много давления, но с другой стороны мы просто пытались отбирать наилучшие песни и идти записывать их.

Аско очень хорошо к нам относился – он был главный менеджер A&R старой школы и верил, что должен позволить группе расти. Хороший пример Ансси Келa. Он всегда был одним из любимцев Аско, хотя прошли годы, прежде чем он добился успеха со своим альбомом "Nummela". Это редкость, особенно сейчас, когда компания пытается выжать из музыканта всё, что можно, как можно скорее, в чём есть смысл, потому что таким образом ты быстро получаешь прибыль и можешь перейти к следующему музыканту. Но у Аско был широкий взгляд на работу с музыкантами, и он помогал нам во всём себя пробовать.

Потом они несколько раз поставили Wicked Game по радио, и это стало отличной визитной карточкой для нашей музыки. Затем вышел EP, и мы сказали всем своим мамам пойти купить пять экземпляров. Так что, я полагаю, вот куда все они делись. Я подозреваю, все наши EP, которые есть на eBay, - как раз те, что купили наши матери. Вот так наши мамы делают деньги.

Потом мы познакомились с Тииной Вуоринен из Welldone и начали мало помалу давать крупные концерты, от которых действительно есть денежная прибыль, ну или по крайней мере выручка, к тому же у нас появилась возможность играть за пределами Хельсинки. Это всё немножко размыто, я довольно плохо это помню. Это и сцена Театро, и множество концертов, и выход записи. Но наша группа всегда была на шаг вперёд, так что мы всегда готовились в студии к записи, а я постоянно слушал "October Rust" Питера Стила и "One Second" Paradise Lost. Это был революционный альбом - я имею в виду, первый, который сочетал в себе готик-синт-поп-звучание и тяжёлые гитары. Мы ходили на вечеринки в Театро и танцевали под эти песни и много бухали. Что бы ни играл Тони [Талева – прим. англоязычного переводчика], это была вещь, и мы подсознательно, или сознательно, впитывали все эти влияния, чтобы потом работать с ними.

Мы постоянно репетировали, и так подошло время для первого альбома. "When Love and Death Embrace" была одной из последних песен, которую я написал для альбома, и я тогда впервые осознал, что можно быть обнажённым и прямым и ранимым и не переставать быть сильным при этом и эта ранимость может придавать ещё сил. Мир heavy metal'a такой странный. В нём столько от Tom of Finland, с одной стороны он такой мега-маскулинный, а с другой - нет. Жизнь – это не просто постоянные "balls to the wall" [крайности]. Она хороша, конечно, но не всегда подчиняется этим правилам.

RN: Интересно, что ты говоришь о мире рока и металла, как будто ты его часть, но тем не менее ты также смотришь на него со стороны. Ты его часть, потому что ты делаешь музыку, стало быть, если бы ты не был музыкантом, ты бы относил себя к другому жанру? Может, ты просто вжился в этот жанр?

VV: Ну, скажем, когда начался переходный возраст, мне выпала удача и честь общаться с людьми, которые очень активно вращались в мире музыки, но всем им нравились разные жанры. Если ты с кем-то дружишь, тебе плевать, что он любит Мадонну или что он парень и любит парней или что он любит красное мясо. Это не значит, что ты тоже должен любить парней или есть мясо или слушать Мадонну. Ты просто с удовольствием проводишь с ним время. У меня тогда были дреды, и я играл на джембе на улице. Ещё я играл джаз и всё в этом роде и пел в грайндкор-группе, которая играла каверы на Carcass. Я играл на ударных в панк-группе и чуть там не сдох. У нас был гиг, и вокалист упал на прожектор, и он свалился на барабаны где-то в пяти сантиметрах от моей головы.

Я играл много разных жанров, и потому сейчас наша группа такая, какая есть – потому что я так и не нашёл правильной комбинации, в которой были бы вся эта нежность и сила в одно и то же время. Поэтому мы просто не можем придерживаться одного жанра. Это даже ясно по содержимому моего айпода. Я не думаю, что "A&E" Goldfrapp чем-то хуже, чем "Gilded Cunt" Cradle of Filth. Скажем, замысел, чувства совершенно разные, но бывает настроение, когда к месту и то, и другое.

RN: Ваша группа завоевала признание с самого начала. Так же случилось и за границей, когда там вышла ваша первая пластинка. В чём ваш секрет? Как вам удаётся стоять в стороне от жанров и оставаться при этом популярными?

VV: Стоит помнить, что мы единственные в мире, кто играл на акустическом концерте с блэк-металл-масками на лицах. И мы не шутили. Можно сказать, мы решили немного проверить себя на прочность. Не специально, но из этого, правда, не вышло ничего хорошего.

Что до нашего успеха за границей, то как раз за этой стеной сидит человек, которому нужно сказать за это спасибо, это Силке Юли-Сирнио, которая тогда была замужем за Сами Юли-Сирнио из Waltari. Силке случилось быть в Финляндии, когда мы играли на предновогоднем гиге в Лепакко, и они с мужем решили встретить там Новый год. Она услышала группу и влюбилась в нас, и мы дали ей все свои записи. Силке тогда работала в немецкой рекорд-компании, принесла туда наши записи и начала нам петь дифирамбы. Так что люди из немецкой рекорд-компании прилетели сюда, на наш первый гиг в Тавастии.

Это был также первый гиг, который увидел Сеппо Вестеринен, потому что нам начало не хватать помощи в юридическом плане - нам нужен был кто-то, чтобы помочь нам с бумагами, потому что была куча бумаг, из которых мы ничего не понимали. Какие у нас были права как у музыкантов? Нужны ли переговоры по поводу авторских прав или лучше просто передать это кому-то на веки вечные вместе со всеми записями? Сами записи по-прежнему очень важны для меня. Если я записал альбом, я обязательно должен иметь у себя, по крайней мере, копию оригинала. Не знаю почему – мне очень сложно расставаться с чем-то.

Так что, грубо говоря, так же, как я передал запись через Сухо Хюннинену, который передал её Аско, Сами привёл Силке на гиг и мы дали ей записи. Тогда мы ни о чём не думали. Это было что-то типа "ого, ну, ????µµ?? спасибо!" Она была первым иностранцем, который сказал, что мы хороши. А через несколько месяцев, когда мы играли в Тавастии, у нас было настоящее крупное шоу с освещением и прочим, и там были менеджеры из немецкой рекорд-компании, так что они захотели получить лицензию выпускать нашу музыку в Германии. И мы туда поехали. "Greatest Lovesongs vol.666" вышел в 1997 в Финляндии и на год позже, осенью – в Германии, и там мы отыграли наш первый тур. Это было в то время, когда Антто Меласниеми оставил группу и сосредоточился на своей счастливой карьере шеф-повара.

Круто, что такие большие вещи, которые так меняют твою жизнь, зависят от таких мелочей. Такая замечательная женщина, как Силке, которая без устали продвигала нас столько лет и помогала нам, совершенно случайно оказалась на этом гиге. Необязательно с самого начала иметь знаменитого менеджера или что-то в этом роде. Вот почему я так люблю нашу группу – всё случается в каком-то смысле против правил. Во всё нам помогали люди, и в 90 процентах случаев нам помогали друзья.

У нас за это время появилось много друзей, и мы вместе с ними работали, и когда вот так об этом думаешь, Силке становится в каком-то смысле частью группы и Сеппо Вестеринен становится частью группы. Можно сказать, мы пишем музыку и мы играем на сцене, но то, что мы есть для людей – вся группа HIM – это ещё, например, и каждый, кто работает здесь в офисе. Потому что без Тары у нас бы не было этого интервью. Я думаю, это интересно и делает интересной всю карьеру и всю жизнь. Все люди, которых встречаешь и которых никогда не узнаешь.

Если уж говорить об этом, хороший пример Бэм Марджера. Какой-то непонятный скейтер из какого-то шоу "Чудаки", которое тогда ещё не крутили в Европе, какое-то шоу с МТВ, где парни маются какой-то ???µ??. Он на собственные деньги прилетает из Филадельфии в Лондон на наш гиг и стучится в двери гримёрной и говорит нам, что его зовут Бэм. И всё нормально, мы и не думали сказать ему: "????6??? ". Мы не знали, кто он, и это не играло никакой роли. Мы предложили ему выпить с нами пива, и вот он начал говорить о нас, набивать себе такие же тату, как у меня, и продвигать нас в Штатах, ставя нашу музыку в собственных передачах. Так песня "King of Rock'n'roll" проекта Daniel Lioneye Линде стала саундтреком к "Viva la Bam!", и, насколько я знаю, это финская песня, которую больше всего раз когда-либо ставили за границей. Так что вперёд, Микко Линдстрём. Есть, конечно, случайности, но я всё-таки верю, что твои хорошие манеры тебе помогут.

RN: У вас очень интересная компания. B вас есть магнетизм, который привлекает людей по всему миру. По вам сходят с ума как в Финляндии, так и за границей. В чём ваш секрет?

VV: Ну, скажем… Как бы это сказать… В общем, можно думать об этом по-разному. Можно думать, что есть какие-то высшие силы и мы просто марионетки, но с другой стороны мы очень прямолинейны и бескомпромиссны и честны в своём упрямстве, и мы никогда не притворялись никем, кроме тех, кто мы есть. Мы те, кто мы есть, и принимайте нас такими, какие мы есть, или идите ?? ???. Что-то в этом роде.

Может быть, такая честность – это самое главное. Мы начинали не ради денег или машин или женщин, не ради какой-то материальной цели, а потому, что это поднимает наше настроение, когда нам плохо. Я всегда нахожу в песне домашнее тепло, когда снаружи идёт дождь, также и в символическом смысле – может быть, это проявляется внешне. Я надеюсь на это. Это как, скажем, я не хочу изучать высшую математику, потому что не хочу лишать себя волшебства того, что мы делаем. Я имею в виду, этой группы не было бы без меня, но её не было бы и без Миже. Эта группа не была бы там, где она сейчас, без Сеппо и Силке. Есть очень много факторов, которые не зависят от нас, но которые так же важны, как и сами песни. Когда понимаешь это, это помогает. Я имею в виду, Билл Гейтс не был бы Биллом Гейтсом без пары ассистентов, которые ему помогали. Нет ничего, что полностью зависит от одного человека – всё зависит от совместной работы, когда ценишь людей, которые разбираются в своём собственном деле.

RN: Ваш успех невероятен. Вы продали огромное количество записей, если сравнить с тем, что вы продали в Финляндии. И всё-таки Финляндия остаётся для вас домом, хотя за границей вы едва ли не более успешны. Почему вы возвращаетесь в Финляндию?

VV: Мы тут живём, потому что тут живут наши жёны, дети и родители и это наш дом. Мы тут мало выступали последнее время потому, что мир необъятен и надо ехать по горячим следам. Конечно, после стольких выступлений в Финляндии гораздо интереснее поехать в Сан-Франциско, потому что это возможность увидеть что-то новое, это служит ударом под зад.

Можно сказать, из всех, кто поёт по-английски, мы, наверно, наиболее финская группа. Может, потому нас уважают. Мы не продаём столько пластинок, сколько Nightwish. Nigtwish замечательны в том, что они делают: такой высокопарный, театральный металл с элементами саундтреков. Они, конечно, волшебны, но в их красоте больше от Уолт Дисней, чем от Тимо К. Мукка. Мы гораздо более неотёсанны, в нас гораздо больше от уродливой красоты, я думаю это как раз то, что привлекательно в финнах.

RN: Но, при том, что ты сейчас сказал, вы завоевали Америку, которая совершенно отличается от Финляндии и иногда символизирует что-то прямо противоположное финскому менталитету. Как вам это удалось?

В Америке просто стоит помнить, что ты не должен улыбаться, если твои зубы не сверкают белизной. Вообще там всё началось с Бэма. Он говорил со своими друзьями, и его слово пошло по скейтерскому миру. Потому что, мне кажется, американцы любят открывать свои группы, так часто случается – так когда-то и в Европе случалось – что когда группа становится популярной, то она отходит в отстой, потому что они больше не твой маленький секрет.

Можно сказать, в финской поп-культуре музыканты как мужчины никогда не боялись сказать, что им больно и что им плохо, они ранимы, они несовершенны, а культура Америки – это цыпочки, визжащие на сцене. Может быть, в спальне тоже, я не уверен. Я думаю, то, что мы признаёмся себе в своей ранимости, отчасти и привлекает их, потому что это относительно новая страна со смешанным культурным наследием и там очень много всего основано на материализме. И там столько совершенно разных людей, и для каждого есть что-то своё. Стоит помнить, что там где-то миллиард человек населения, так что, если сравнивать, мы продали там не так уж и много пластинок.

Задача в том, чтобы предложить им что-то новое в обертке Макдоналдса. Они думают, что это что-то знакомое, а вместо этого получают подзатыльник. Смысл в том, чтобы использовать знакомые метафоры в незнакомом контексте. Так можно переключить их мозги на новую позицию, и им начнёт нравиться что-то более необычное.

То же с Англией, очень сложная страна. Когда нас слушали в Германии, мы проделали там огромный тур, но это принесло мало денег. Мы всё это потратили, чтобы поехать в Англию на свои собственные средства, при этом не зарабатывая, а даже теряя много денег. Рекорд-компания не хотела, чтобы мы туда ехали, но мы поехали, потому что хотели выступить в Бирмингеме, так как оттуда Black Sabbath. Мы хотели выступить в опредёлённых местах, потому что думали, что это будет хорошо для нашего духовного состояния. Это было типично для нас. Как, например, тур по Америке с концертами в Roxy и Whiskey a Go Go. Очень клёво осознавать, что выступаешь там же, где Джим Моррисон, когда больше не можешь найти ничего позитивного за этот день.

Но что, мне кажется, самое интересное в нашей группе – и во многих других группах, я потому и думаю, что они долго ещё не сойдут со сцены – что очень сложно найти в Финляндии типичную историю успеха. Сначала ты должен показать, на что способен, в Финляндии и Скандинавии, потом, может быть, в Европе, если повезёт, в Англии, и потом, возможно, в Америке. В каком-то смысле, каждый раз нужно всё начинать сначала. Мы выступали перед 8000 человек и распродали арену в Германии, а на следующей неделе – отправились в Англию играть в пабе для 150 человек. Это – а – помогает тебе оставаться на земле, - б – напоминает, зачем ты это делаешь. И потом, когда мы добились успеха в Англии, мы поехали в Америку и снова играли для 200 человек. Это занимает много времени, но это к тому же очень интересно, плюс можно сразу увидеть плоды своей работы.

RN: Что самое важное для тебя и для вашей группы как для музыкантов? Продавать записи, быть в туре, путешествовать, быть в Финляндии? Получать золото, платину?

VV; Очень хочется сказать: "??З??", - в духе Матти Нюкянена. Что самое важное?.. Да я и сам не знаю. Золотой статус значит, что компания тебя так раскрутила, что даже люди, от которых ты и не ждал, чтобы они это купили, всё равно покупают. Это совершенно другое. То же с концертами. Каждому в группе нравится что-то своё. Мне нравится фаза, в которой мы находимся сейчас – работать над новым альбомом. От нас воняет дерьмом в студии, и мы ржём и дразним друг друга и пьём кофе и жрём булочки. И что-то во всём этом есть. Кто-то что-то пинает, кто-то бьёт по клавишам, и вдруг это начинает звучать как песня. Творчество – это самое интересное. Невероятно, с каких мелочей это начинается и во что это может вырасти. Взять хотя "Heart of Gold" Нила Янга: он сидел один и играл эту песню на акустической гитаре и решил, что она неплоха, а потом её стали крутить по радио и так далее, и она стала значительной частью моей жизни, она изменила мою жизнь, заставила меня почувствовать себя счастливо, когда мне грустно, и немножко печально в другое время. В этом вся сила музыки. Я не хочу сказать, что специально хочу повлиять на кого-то, но замечательно, когда вот так можешь поделиться своим опытом с кем-то другим.

RN: Есть ещё какие-нибудь мечты на будущее, что-то, чего вы с группой хотите достичь? Конечно, вы уже стали причиной многих озарений. о которых ты только что говорил, благодаря своей музыке и своим песням. Наверно, сотни тысяч людей могут то же самое сказать о твоих песнях, что ты сейчас сказал…

VV: Мы не можем быть в этом уверены, поэтому мы не верим этому, поэтому мы должны продолжать…

RN: Ой, перестань... Так что у вас сейчас происходит? Где вы ищете вдохновения на будущее?

VV: Ну, я писал песни, над которыми мы сейчас работаем, последние четыре года, и я тратил всю свою энергию на музыку, а не на то, чтобы просиживать в пабе, это стало в какой-то степени переменой в моем отношении к новой музыке. Вчера у нас была охренительная репетиция, должна была быть и сегодня, но у Бартона температура. Моя мечта сейчас сделать очень хорошую запись, которая хорошо бы пошла, вот и всё. Когда мы закончим работать над записью, мы отпустим её в свободное плаванье. Можно сказать, было забыто очень много пластинок, когда в Близнецов врезался самолёт, так что то, что происходит в мире, тоже очень влияет на восприятие музыки, так что есть много вещей, которые от нас не зависят. Когда наша музыка есть на CD или в mp3, она уже в свободном плаванье, а мы можем только играть эти песни вживую.

Можно просто надеяться, что какие-то песни будут для кого-то так много, что он захочет, чтобы мы приехали в его город, расскажет о нас достаточному количеству друзей, так что нам действительно придётся поехать туда выступать, и так мы окажемся на новом месте. Не знаю, насколько в этом есть смысл, но... Было бы здорово поехать в тур по Южной Америке. Мы уже были в Мексике. И мы были в Японии всего раз, так что было бы здорово вернуться туда. Мы просто стараемся найти свой путь к счастью через работу, как бы скучно это ни звучало.

RN: Ты довольно много пропутешествовал, и самолёты и всевозможные тур-автобусы тебе знакомы. Вы довольно много времени проводите в тур-автобусе - что вы там делаете?

VV: Вообще когда как, обычно у каждого тура своя фишка. Во время одного тура мы где-то 200 раз – я не преувеличиваю - пересмотрели передачу, где Тимо Т. А. Микконен проводит интервью с Адольфом Энрутом [финский генерал и герой 2 мировой войны - примечание англоязычного переводчика] , так что мы знали всё наизусть. В другом туре мы постоянно играли в покер, но Бартон всё время выигрывал, так что нам надоело. Ну, вот так. Фишка последнего лета была смотреть Властелина колец по-немецки. Немецкий Горлум – это что-то невероятно ржачное. Линде выучил его роль.

Можно сказать, когда пять парней оказываются в маленьком закрытом пространстве, то, конечно, темы их раговоров становятся странноватыми. Это, скажем, как если запереть пять парней в какую-нибудь маленькую будку с бухлом и оставить там. Разговоры начинают идти в своём направлении, и на второй день никто посторонний уже нас не сможет понять.

В автобусе обычно спишь, пьёшь кофе, смотришь в окно и… вот. Миже обычно читает и ест, а Линде просто спит, он может спать где угодно и когда угодно. Это меняется. Нужно учитывать , что с Европой в этом плане очень просто, потому что тут очень короткие расстояния, а в Америке очень большие расстояния. Можно запросто проехать 600 километров за день, так что приходится много времени проводить в автобусе. Это полностью меняет настроение, потому что начинаешь жить в автобусе. Но ко всему привыкаешь, и всё-таки самое главное – это гиг. А как до него добраться, уже не имеет значения. Так же с самолётом – главное, что добираешься из пункта А в пункт Б. Как добираешься, уже неважно.

RN: Вы можете назвать себя бойбэндом?

VV: Ну, скажем, мы уже не мальчики. Мы вариант типа ансамбля Mieskuoro Huutajat [«Крикуны мужского хора»]. Бойбэнд… Сложно сказать, я всегда называл нас бойбэндом просто для стёба. По-моему, Jackson Five – бойбэнд и Black Sabbath – тоже бойбэнд: парни, у которых была группа и которые занимались тем, что им нравится. В каком-то смысле да, мы бойбэнд, но в традиционном смысле – группа, собранная чисто механически, чтобы принести материальную прибыль – думаю, есть примеры гораздо лучше нас в той же самой Финляндии.

RN: С самого начала вашей истории тебя считали красивым вокалистом. Что ты делаешь, чтобы быть красивым, Вилле?

VV: Ты имеешь в виду внешне красивым? Ага. Ага, ага… Я краснею. Что я делаю, чтобы быть красивым? Думаю красиво, веду себя красиво. Думаю, духовная красота сказывается также на красоте внешней. В своей внешности как таковой я могу обвинить только гены своих родителей. У меня нет никаких секретных лосьонов или порошков из рогов оленя, чтобы придать коже блеск как у Кейт Бланшет в «Загадочной истории Бенджамина Баттона».

Я-то думал, вы меня спрашиваете о моём красивом голосе. Я разочарован – вечно разговоры о внешности!

(оба смеются)

RN: Ну, голос – это тоже кое-что. Ваша группа интересна тем, что она очень финская, но в то же время и не совсем. Это как раз то, что я уже сказал – очень трудно подобрать для вас определение.

VV: Ага! Очень трудно подобрать, именно так. Мы не можем подобрать для себя определение, в этом вся соль. Наверно, никто о нас ничего не знает, в том числе и мы сами. Я бренчу дома на акустическй гитаре, а потом мы идём репетировать и играем какие-то песни, и когда они звучат как надо, когда улыбаешься, стараясь не заплакать, тогда значит, мы там, где хотим быть, в музыкальном плане. А вот как вытащить это оттуда - это уже неизвестно. Но неизвестность – это один из главных элементов нашей группы. И я горжусь этим, потому что это как раз то, чего нельзя построить. Это получается как-то совершенно органично, спонтанно.

RN: Сколько струн должно быть у бас-гитары?

VV: Яска из KYRCK играет на одной струне. Но одна – это не так много. Басист D.A.D. играет на двух струнах. Две – это ещё ничего, хотя, думаю, он играет на Е и А, а я бы предпочёл В и Е. Ну, сколько струн?... Нисколько. Если бас-гитара просто существует, из неё уже можно извлекать звуки, необязательно, чтобы там были струны.

RN: Какие аккорды характеризуют HIM лучше всего?

VV: G7. Она описывает нас хуже всего. Это я точно знаю. Может, какой-нибудь sus4. Аккорды… E мажор или C минор. Я не силён копаться в аккордах, Пуппе по этой части гораздо лучше. У него ещё много имён – я имею в виду, Янне Пууртинен, Бартон, Пуппе, Путте, сейчас ещё Путте Пиллер, чей хит из “Thriller” Майкла Джексона называется “Piller N?hr”, и он планирует когда-нибудь показать его по ТВ. Но, в любом случае, это что-нибудь с 9-ыми и 11-ыми. Эти подходят.

RN: Ну ладно. Я не собираюсь предлагать тебе сотрудничать… Какое предложение наилучшим образом описывает вас как группу? Если бы нужно было всю вашу группу выразить в одном предложении, какое бы это было предложение?

VV: Alea jacta est. Это описывает нас лучше всего, потому что гласит – жребий брошен, и это классический латинский афоризм, сам по себе довольно мрачный и фаталистический, и вообще я впервые услышал его от Астерикса. Это много говорит о нашей группе.

RN: Есть что-то, что ты хотел бы изменить в вашей группе или её истории, и что?

VV; Мы были очень неприятными людьми, или я был неприятным человеком, когда Патка и Антто оставили группу. Это были сложные ситуации, потому что я никогда не попадал в такую ситуацию, когда с кем-то расходишься. Сложно, когда вас много, у каждого своя жизнь и все вы работаете на одну цель. Это были сложные ситуации, и было бы здорово, если бы я смог лучше с ними справиться, но, с другой стороны, так учишься, и я горжусь, что мы с Паткой по-прежнему можем общаться, а с Антто что-то типа хороших друзей.

Что мне хотелось изменить, так это чтобы после каждой сбивки малый барабан Гаса звучал помедленнее. Что-то вроде того. И значит, я так долго преследовал Гаса, что заметил, что после каждой сбивки малый барабан звучит медленнее, и, значит, я уделял ему столько внимания, что был бы разочарован, если бы он понял это правильно. Это красивые моменты. Ты всегда можешь жаловаться на что-то, но не факт, что станет лучше, если это изменится. Я надеюсь, что каждый собирается с мыслями и остаётся сосредоточен в течение записи. Я всегда беспокоюсь об этом. Чтобы все оставались сосредоточены до конца и, даже если у тебя мышцы горят, ты всё равно пойдёшь на запись, и ничто не сможет тебе помешать. Вот чего я сейчас хочу, и вот что я хочу изменить. То есть, вероятно, ничего.

RN: Хотелось бы что-нибудь добавить в свою историю?

VV: Нет. Ничего не хочу добавлять в нашу историю. Я, конечно, очень много хочу добавить в наше будущее. Что-нибудь положительное. Добраться на остров к Ричарду Брэнсону, базарить с ним и бренчать на гитаре [дальше никто ничего не понял]. Было бы здорово, но, даже если это так и не случится, это не значит, что жизнь кончена. Ну, или нельзя сказать наверняка, но всё равно. Надо держать глаза и уши открытыми, чтобы понять, что будущее принесёт тебе, и не бояться прыгать в какую бы то ни было пропасть. Дно есть всегда.

RN: Сейчас, когда вы работаете над новой записью, с кем бы вы хотели работать в будущем? У вас есть какие-то…

VV: В смысле, с какими музыкантами?

RN: Может, с музыкантами, или с продюсерами - почему нет…

VV: Сложно сказать, потому что на свете много людей, которых я обожествляю, но я не обязательно хочу с ними работать, потому что это убило бы всю магию. Продюсеры?.. Не бывает идеальных продюсеров. Запись – это то, что происходит между группой и продюсером, и если взять, скажем, Рика Рубина, который записал отличные пластинки со множеством групп, то это не значит, что он собирается записывать отличную пластинку с нами. У нас отличные отношения, например, с Джоном Фрайером и с Хиили Хиилесмаа и с Тимом Палмером, и сейчас мы думаем, с кем работать над новым альбомом.

Но это всё сумма такого множества слагаемых, которые обязательно надо обсудить, прежде чем работа сделана. Потому что надо рассмотреть очень много вопросов. У тебя студия, в которой работают миллионы человек, и там миллионы проводов, и миллионы разниц во времени, и у тебя есть 16 песен, которые ты должен записать, пока твоё время не истекло. Здесь столько разных факторов, что невозможно предсказать результат. Поэтому что-то удаётся, а что-то нет. Это ещё одна из причин, по которой записываешь музыку – потому что это всё настолько непредсказуемо. Это как брошенная собака, о которой многого не знаешь, но которая очень дорога тебе.

RN: Вы записывали музыку в Уэльсе, в нескольких местах Америки, в особняке, например… Как насчёт будущего, чего вы ищете для лучшего звука?

VV: У нас до этих пор было правило не записывать в одном и том же месте два альбома подряд. Здорово быть в Финляндии, но там много повседневных забот: неоплаченные счета, визжащие подруги, дети – ну, эти не всегда визжат – и множество вещей, которые отвлекают тебя от записи. Но с другой стороны, когда ты полтора года провёл в туре, замечательно спать в своей постели и ощущать эту атмосферу семьи вокруг, когда записываешь музыку. Это две стороны одной монеты.

Последнюю запись мы проводили в Финляндии, так что сейчас, скорее всего, мы поедем в Америку, и сейчас к тому же цены упали и вообще. Доллар так подешевел, что уже не так дорого записывать пластинку в Америке. Многие думают, что мы, поехав в Америку, тратим кучу денег, но так же обстоит и здесь. Единственное различие – это то, что ты в другом месте, живёшь по другому времени и телефон звонит не так часто.

Различие в климате влияет на песни. Может быть, странно, но мне нравится в разгар зимы в Финляндии слушать Энтони Би, фрукта из Ямайки, у которого последний альбом, Rise Up, звучит как современный вариант традиционного регги. Не знаю, почему. Мы возвращаемся к тому, о чём уже говорили, что в нашей группе часто сочетается что-то разное. Так же привозишь с собой какую-нибудь меланхоличную песню и записываешь её в Лос-Анджелесе, и в этом черпаешь какую-то магию. Это не всегда срабатывает, но иногда так получается, что пишешь песню в Лос-Анджелесе, а записываешь – в Финляндии, и в итоге получаешь всё лучшее из обоих миров. Это здорово.

RN: Отлично. Какая песня характеризует вас лучше всего? Это ваша песня или что-то совершенно другое?

VV: Я не могу выбрать песню, которая охарактеризовала бы всю группу сразу, но, что касается моего восприятия, то это песня со словами Гектора, исполненная Фриманом, финский кавер на "Annie's Song" Джона Денвера, "Kaikuluotain". Она очень хорошо характеризует меня, потому что это просто сумасшедшая комбинация. Сумасшедшая лирика и фантастическая песня. Это здорово. Она очень хорошо характеризует меня как личность, но при этом каждому из нас нравится что-то своё. Я не могу сказать, что есть какая-то песня – наша или чужая, - которая описала бы нашу группу во всех её аспектах. Финляндия Сибелиуса в исполнении начальной школы – это, возможно, близко к тому, что мы делаем.

RN: Это неплохо.

VV; Я сомневаюсь, что это так уж неплохо, но там есть красивые моменты, это очень важно. Маленькие трещины в стекле – они обычно бросаются в глаза сильнее, чем само стекло.

RN: Это те песни, которые ты бы взял с собой на необитаемый остров?

VV: Это, конечно, зависит от того, что ещё там у тебя будет, на этом острове. Просто необитаемый остров и одна колонка? И какая колонка. Хорошие низкие частоты или это вообще айпод?

RN: Нет, айпод это не по правилам.

VV: Значит, неважно, какая колонка. Не думаю, что я взял бы с собой музыку, потому что у меня музыка ассоциируется с моментом, когда я её услышал, с местом, где я её услышал, и, в свою очередь, с какой-то другой песней. Это как разные страницы одной и той же книги, меня бы раздражало слушать только одну эту песню. Я и так помню все эти песни, так что, если бы у меня была гитара, я бы смог сам их спеть.

Удивительно, как работают ассоциации, когда мы, например, репетируем. Линде распознает их с первого раза. В одной новой песне мы нашли Black Sabbath, Sielun Veljet, Modern Talking и Almond Brothers. Идеальная гармония – и мы знаем, откуда она. Люди помнят, скажем, обратную сторону записи 73 года - я думаю, это замечательно. Я бы не стал брать с собой музыку. Думаю, лучше было бы просто слушать океан.

RN: Ну, теперь спасибо тебе большое за интервью.

VV: Спасибо. Простите, если за моим бубнёжем было сложно иногда успевать, но сложно говорить о карьере в её смысле, противоположном толкованию в словаре.

Перевод - V.I.P.